ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Пробуждение
1
После песни странника и тени пещера наполнилась вдруг шумом и смехом;
и так как собравшиеся гости говорили все сразу и даже осел, при подобном
поощрении, не остался безмолвен, то Заратустрой овладело некоторое отвращение
и насмешливое чувство к посетителям своим, -- хотя его и тешила радость
их. Ибо она казалась ему признаком выздоровления. Он незаметно вышел
из пещеры на чистый воздух и стал говорить со зверями своими.
"Куда же девалось теперь несчастье их? -- спросил он и уже сам
вздохнул с облегчением от своей маленькой досады. -- У меня разучились
они, как мне кажется, кричать о помощи! -- хотя, к сожалению, не разучились
еще вообще кричать". И Заратустра заткнул уши себе, ибо в тот момент
ослиное И-А удивительно смешивалось с шумом веселья этих высших людей.
"Они веселы, -- продолжал он, -- и кто знает? быть может, на счет
хозяина их; и если научились они у меня смеяться, то не моему смеху
научились они.
Ну что ж! Они старые люди: они выздоравливают по-своему, они смеются
по-своему; мои уши выносили еще худшее и не увядали.
Этот день -- победа: он удаляется уже, он бежит, дух тяжести, мой старый
заклятый враг! Как хорошо хочет кончиться этот день, так дурно и тяжело
начавшийся.
И кончиться хочет он! Уже настает вечер: по морю скачет он, добрый всадник!
Как он качается на своих пурпурных седлах, он, блаженный, возвращающийся
домой!
Небо ясное смотрит, мир покоится глубоко: о все вы, странные люди, пришедшие
ко мне, право, стоит жить у меня!"
Так говорил Заратустра. И снова крик и смех высших людей послышался
из пещеры. И Заратустра продолжал: "Они идут на улочку, приманка
моя действует, и от них отступает враг их, дух тяжести. Уже учатся они
смеяться сами над собой -- так ли слышу я?
Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные -- и, поистине,
я не кормил их овощами, от которых пучит живот!
Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я в них.
Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их потягивается. Они
находят новые слова, скоро дух их будет дышать дерзновением.
Такая пища, конечно, не для детей и не для томных женщин, молодых и
старых. Нужны иные средства, чтобы убедить их нутро; я не врач и не
учитель их.
Отвращение отступает от этих высших людей: ну что ж! Это -- моя победа.
В царстве моем они чувствуют себя в безопасности, всякий глупый стыд
бежит их, они открываются.
Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к ним, они празднуют
и пережевывают, -- они становятся благодарными.
Это считаю я за лучший признак: они становятся благодарными. Еще немного,
и они начнут придумывать себе праздники и поставят памятники своим старым
радостям.
Они -- выздоравливающие!" Так говорил Заратустра радостно в сердце
своем и глядел вдаль; звери же его теснились к нему и чтили счастье
его и молчание его.
2
Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере, дотоле полной
шума и смеха, сразу водворилась мертвая тишина; нос же его ощутил благоухающий
дым ладана, как будто горели кедровые шишки.
"Что тут происходит? Что делают они?" -- спрашивал он себя
и подкрался ко входу, чтобы незаметно смотреть на гостей своих.
О чудо из чудес! что пришлось ему там увидеть своими собственными глазами!
"Все они опять стали набожны, они молятся, они безумцы!" --
говорил он и дивился чрезмерно. И действительно! все эти высшие люди,
два короля, папа в отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник
и тень, старый прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек,
-- все они, как дети или старые бабы, стояли на коленях и молились ослу.
И вот начал самый безобразный человек пыхтеть и клокотать, как будто
что-то неизрекаемое собиралось выйти из него; но когда он в самом деле
добрался до слов, неожиданно оказались они благоговейным, странным молебном
в прославление осла, которому молились и кадили. И этот молебен так
звучал:
Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и сила Богу
нашему, во веки веков!
-- Осел же кричал на это И-А.
Он несет тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда
не говорит нет; и кто любит своего Бога, тот бичует его.
-- Осел же кричал на это И-А.
Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно говорит Да: так
прославляет он мир свой. Его хитрость не позволяет ему говорить; поэтому
бывает он редко не прав.
-- Осел же кричал на это И-А.
Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего закутывает
он добродетель свою. Если есть в нем дух, то он скрывает его; но всякий
верит в длинные уши его.
-- Осел же кричал на это И-А.
Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и говорит всегда
Да и никогда Нет! Разве не создал он мир по образу своему, т. е. глупым
насколько возможно?
-- Осел же кричал на это И-А.
Ты идешь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало, что нам, людям,
кажется прямым или кривым. По ту сторону добра и зла царство твое. Невинность
твоя в том, чтобы не знать, что
такое невинность.
-- Осел же кричал на это И-А.
И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни королей. Детей
допускаешь ты к себе, и, если злые мальчишки соблазняют тебя, ты говоришь
просто И-А.
-- Осел же кричал на это И-А.
Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу. Чертополох
радует сердце твое, когда ты голоден. В этом премудрость Бога.
-- Осел же кричал на это И-А.