ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РЕЧИ ЗАРАТУСТРЫ
О потусторонниках
Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту сторону человека,
подобно всем потусторонникам. Актом страдающего и измученного
Бога показался тогда мне мир.
Сном показался тогда мне мир и поэтическим творением Бога: разноцветным
дымом пред очами божественного недовольника.
Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты -- все показалось
мне разноцветным дымом пред очами Творца. Отвратить взор свой
от себя захотел Творец -- и тогда создал он мир.
Опьяняющей радостью служит для страдающего -- отвратить взор от
страдания своего и забыться. Опьяняющей радостью и самозабвением
казался мне некогда мир.
Этот мир, вечно несовершенный, отражение вечного противоречия
и несовершенный образ -- опьяняющая радость для его несовершенного
Творца, -- таким казался мне некогда мир.
Итак, однажды устремил и я свою мечту по ту сторону человека,
подобно всем потусторонникам. Правда ли, по ту сторону человека?
Ах, братья мои, этот Бог, которого я создал, был человеческим
творением и человеческим безумием, подобно всем богам!
Человеком был он, и притом лишь бедной частью человека и моего
Я: из моего собственного праха и пламени явился он мне, этот призрак!
И поистине, не из потустороннего мира явился
он мне!
Что же случилось, братья мои? Я преодолел себя, страдающего, я
отнес свой собственный прах на гору, более светлое пламя обрел
я себе. И вот! Призрак удалился от меня!
Теперь это было бы для меня страданием и мукой для выздоровевшего
-- верить в подобные призраки; теперь это было бы для меня страданием
и унижением. Так говорю я потусторонникам.
Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким
безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше
всех.
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть
конца, бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть:
ею созданы все боги и потусторонние миры.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в теле, ощупывало пальцами
обманутого духа последние стены.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в земле, слышало, как
вещало чрево бытия.
И тогда захотело оно пробиться головою сквозь последние стены,
и не только головою, -- и перейти в "другой мир".
Но "другой мир" вполне сокрыт от человека, этот обесчеловеченный,
бесчеловечный мир, составляющий небесное Ничто; и чрево бытия
не вещает человеку иначе, как голосом человека.
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его
вещать. Скажите мне, братья мои, разве самая дивная из всех вещей
не доказана еще лучшим образом?
Да, это Я и его противоречие и путаница говорит самым правдивым
образом о своем бытии, это созидающее, хотящее и оценивающее Я,
которое есть мера и ценность вещей.
И это самое правдивое бытие -- Я -- говорит о теле и стремится
к телу, даже когда оно творит и предается мечтам и бьется разбитыми
крыльями.
Все правдивее научается оно говорить, это Я; и чем больше оно
научается, тем больше находит оно слов, чтобы хвалить тело и землю.
Новой гордости научило меня мое Я, которой учу я людей: не прятать
больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать ее, земную
голову, которая создает смысл земли!
Новой воле учу я людей: идти той дорогой, которой слепо шел человек,
и хвалить ее, и не уклоняться от нее больше в сторону, подобно
больным и умирающим!
Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели
небо и искупительные капли крови; но даже и эти сладкие и мрачные
яды брали они у тела и земли!
Своей нищеты хотели они избежать, а звезды были для них слишком
далеки. Тогда вздыхали они: "О, если б существовали небесные
пути, чтобы прокрасться в другое бытие и счастье!" --
тогда изобрели они свою выдумку и кровавое пойло!
Эти неблагодарные -- они грезили, что отреклись от своего тела
и от этой земли. Но кому же обязаны они судорогами и блаженством
своего отречения? Своему телу и этой земле.
Снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не сердится на
их способы утешения и на их неблагодарность. Пусть будут они выздоравливающими
и преодолевающими и пусть создадут себе высшее тело!
Не сердится Заратустра и на выздоравливающего, когда он с нежностью
взирает на свою мечту и в полночь крадется к могиле своего Бога;
но болезнью и больным телом остаются для меня его слезы.
Много больного народу встречалось всегда среди тех, кто предается
грезам и одержим Богом; яростно ненавидят они познающего и ту
самую младшую из добродетелей, которая зовется
-- правдивость.
Они смотрят всегда назад, в темные времена: тогда поистине мечта
и вера были другими вещами, неистовство разума было богоподобием,
а сомнение грехом.
Слишком хорошо знаю я этих богоподобных: они хотят, чтобы в них
верили и чтобы сомнение было грехом. Слишком хорошо знаю я также,
во что сами они верят больше всего.
Поистине, не в потусторонние миры и искупительные капли крови,
но в тело больше всего верят они, и на свое собственное тело смотрят
они как на вещь в себе.
Но болезненной вещью является оно для них -- и они охотно вышли
бы из кожи вон. Поэтому они прислушиваются к проповедникам смерти
и сами проповедуют потусторонние миры.
Лучше слушайтесь, братья мои, голоса здорового тела: это -- более
правдивый и чистый голос.
Более правдиво и чище говорит здоровое тело, совершенное и прямоугольное;
и оно говорит о смысле земли. --
Так говорил Заратустра.